Клуб ревнителей литургического возрождения

Модернизм и традиция

Некоторые церковные люди, "ревнители" Православия и традиций часто оказываются самыми главными модернистами. В чем, может быть, главный смысл модернизма? В приспособлении всего сегодняшнему моменту, жизненной рутине и конъюнктуре. Что говорят "ревнители"? Обычно они всегда появляются и начинают возмущаться там, где священник или кто-то ещё делает что-то "не так, как принято". То есть им дорога как раз не изначальная традиция, не ее смысл и дух, а так, "как принято", как сложилось именно сегодня. Они отстаивают именно рутину, современное положение вещей, и потому являются настоящими модернистами.

Например, священник перестаёт читать тропарь третьего часа во время анафоры. Конечно, тут же понесутся жалобы и доносы, и этот священник скорее всего чего-нибудь лишится. Якобы это "нарушение традиций", "модернизм", а то и обновленчество. Но ведь хорошо известно, что этого тропаря в анафоре до XVI века не было! Он вклинился в Литургию почти случайно и, например, греки его уже все давно из анафоры убрали. Это совсем неудачное добавление, и возвращением к традиции было бы его не читать. Но почему-то это объявляется модернизмом. С каких это пор, церковная традиция стала отождествляться просто с привычкой, с тем, как обычно все делают сегодня, в отрыве от смысла и от истории?

Или, например, священник заменяет непонятные церковнославянские слова на русские или вовсе читает что-то на русском языке. Сколько злости и ненависти по этому поводу вылилось! Почему-то это тоже "модернизм", хотя как раз мнение, что язык должен быть сакральный и его нельзя трогать - это выдумка последних столетий. Церковнославянский раньше всегда поновлялся, изменялся, чтобы он максимально приближался к пониманию русскоговорящими людьми. "Ревнители традиций" говорят, что якобы хотят молиться с русскими святыми одними словами, но если они увидят богослужебные книги времён прп. Сергия Радонежского - они очень удивятся! Оказывается, модернизм как раз в том, чтобы язык консервировать, а традиция - в том, чтобы молиться на родном и понятном языке и переводить! Сначала кто-то молитву написал, скажем, на вполне разговорном греческом языке, а потом ее перевели, чтобы тем, кто говорил на древнеболгарском, было понятнее, а потом и перевод поновляли, чтобы и говорящим на древнерусском было понятнее.

Примеров можно приводить множество. Всенощные бдения каждую субботу за один вечер - это модернизм, изобретение XIX века. Читать все молитвы вечерни и утрени скопом, одну за другой, на шестопсалмии или предначинательном псалме - это модернизм, изобретение XVII века. И так далее: читать молитвы не вслух во всеулышанье, а про себя; читать Писание спиной к народу; закрывать алтарь наглухо во время служб; повторять не к месту одинаковые ектеньи; петь "верую" вместо целования мира; причащать всех с одной ложки; исповедовать во время богослужения... Все это довольно сомнительные "модернизмы" своего времени, вошедшие в рутину.

И дело ведь не в том, что добавлять или убирать что-то из богослужения - это плохо. Наоборот, это естественно, нормально и так было всегда в Церкви, поскольку богослужение - это пространство творчества. Нам надо приходить именно к такому пониманию, и думать только о том, насколько тот или иной элемент богослужения хорошо или плохо выявляет суть и смысл богослужения, нашей молитвы, нашей жизни и нашей веры. Насколько он не затемняет главного, насколько помогает нам возрастать духовно и делать нашу молитву более осмысленной, действенной, вдохновляющей и животворящей: когда молитва раз за разом не просто вводит в лёгкое медитативное состояние, эмоции или слёзы, вызывая "чувство возвышенного", а когда действует, меняет нас, приобщая к Духу Христовой Жизни и Любви.

Главное, не забывать, а сегодня об этом просто надо вспомнить, что богослужение по своей сути и форме должно ставить определённую высокую планку для всей нашей жизни, личной и церковной. И эту планку нужно видеть, ее нужно понимать и к ней стремиться: она связана не с внешним благочестием, а с внутренней жизнью. Это планка христианской свободы и ответственности; это планка творчества как постоянного двигателя жизни; это планка духа и духовного; это планка ума и разума; это планка осмысленности и глубины веры; это планка любви и милосердия; это планка меры, такта и вкуса; это планка действенности, силы каждого слова, единства веры и жизни; это планка единства Церкви как собрания детей Божьих... Всему этому должно деятельно учить нас наше богослужение.

Сегодня эта планка сильно занижена, для большинства она практически утеряна и не видна, а сохранившиеся формы, молитвы и чинопоследования сами по себе не спасают: нам нужны особые усилия, чтобы уйти от рутины и привычки, дабы понять и усвоить сами внутренние принципы нашего богослужения и нашей молитвы. Это и будет настоящей любовью к Православию, к традиции, к богослужению и к Церкви.