Вот, начинается пост с воспоминания Адамова изгнания из рая, с прощёного воскресенья, затем читается исполненный глубочайшим покаянием канон Андрея Критского, и тут вдруг - воспоминание победы над иконоборчеством, Торжество Православия и раздача анафем. Это, конечно, все хорошо, но после такой глубины покаяния, возвращение к памяти первозданного Адама, осознания глубины отпадения человека от Бога - причём здесь это? И не зря, что до VIII века этого и не было. А была память всех пророков (следы прежнего смыслового содержания великопостных недель до сих пор во множестве присутствуют в богослужебных книгах). Вот, мы вошли в память отпадения человека от Бога в глубину тьмы, и затем входим в память надежды, возвещаемой пророками: память о том, что Бог не оставил человека и готовит для него спасение.
Следующее воскресенье - сейчас это прежде всего память Григория Паламы. Да, это важный святой, но зачем же именно ему посвящать целое воскресенье Великого поста? Оно, конечно, блекнет в сознании большинства: слишком высоки и сложны темы исихазма и учения св. Григория. Раньше в это воскресенье вспоминалась притча о блудном сыне. После тьмы отпадения от Бога и явления надежды о спасении, человек ищет возвращения к Отцу. Он ещё совсем не уверен, примет ли его Отец и как примет: он уже потерял достоинство сына, может, хотя бы устроится рабом. Но снова надежда: Отец с радостью принимает блудного сына и готов вернуть ему его сыновнее достоинство.
Крестопоклонная неделя, отмечающая середину поста, в целом удачно вписывается в его ритм. Уже происходит явление самого главного: Креста как знака и символа, смысл которого в полноте раскроется в конце, в эпицентре поста. Однако всё-таки сам по себе праздник поклонения Кресту связан с конкретным историческим событием: возвращением древа Креста в Иерусалим в 7 веке. Раньше это воскресенье было тематически связано с притчей о мытаре и фарисее. Падение человека, пророческая надежда на спасение, возвращение к Отцу, и теперь - напоминание о том, что при всех обетованиях и ожиданиях мы, пропащие и погибшие, можем спастись только по милости Божьей, только Любовью Божьей, а не своими заслугами, трудами или делами.
Следующие две недели поста сегодня знаменуются памятью святых Иоанна Лествичника и Марии Египетской. Здесь ситуация, вопросы и недоумения примерно те же, что и с св. Григорием Паламой. Раньше это было недели о милосердном самарянине и о богаче и Лазаре. После размышления о том, что мы, как блудные дети, возвращаемся к Отцу силой его Любви, а не по своим заслугам, мы слышим о том, что от нас ожидает Господь в нашей жизни. Он хочет, чтобы мы во всём уподоблялись Ему, чтобы являли прощение и деятельную, бескорыстную любовь к ближнему, ко всякому, кто нуждается в помощи и спасении. Эта тема на самом деле важнейшая, центральная и для поста, и для всей христианской жизни, и она повторяется дважды: сначала как идеальный образец (милосердный самарянин), а затем как предостережение, в перспективе последнего Суда (богач и Лазарь). Воля Божья не просто в том, чтобы мы "правильно" исполняли обряды, думали и обустраивали быт, а в том, чтобы мы глубоко внутрь себя воспринимали Крест Любви к Богу и к ближнему, чтобы всецело проникались духом этой Любви.
Ведь именно эта Любовь Христова стоит в центре последней, страстной недели. Мы спасаемся из тьмы смерти, возвращаемся к Отцу и можем жить только силой этой Любви, только по мере причастности к ней. Явление, дар, откровение этой Любви есть смысл Креста и Воскресения Христова, есть центр христианской веры, как и центр Божественной Жизни, и центр общения и единения Бога и человека.
Если бы такими темами, такими размышлениями и такой логикой направлялся весь наш Великий пост, то вполне возможно, что для многих он был куда более плодотворным и наполненным смыслом, лежащим вне сугубо аскетических вопросов. Может быть, так постепенно удавалось бы подбираться к сути христианской веры, не ограничиваясь только правильным исполнением сложившихся обрядов. Ведь мы видим, как легко в истории Церкви можно было менять тематику великопостных воскресений. Случилось какое-то событие, которое сегодня кажется очень важным - так будем его праздновать прежде всего другого. А разве сегодня все большее и большее число верующих не чувствует потребность вернуться к евангельским истокам нашей веры, к ее главному смыслу? Разве многочисленные поздние события и традиции не стали уже затмевать источник Предания, так, что уже трудно разобраться, что, откуда и почему? И разве не является ли это поводом аккуратно пересмотреть сложившиеся обычаи, чтобы вспомнить чуть более древние, могущие стать сегодня более плодотворными и духовно действенными?