— Наверное, у большинства людей литургическое возрождение ассоциируется с обновленчеством. И это неправильно, хотя и само по себе слово "обновленчество" или "обновление" — неплохое. Просто это было ассоциировано с неким движением прошлого столетия, особенно в 20-е годы. Поэтому многие боятся: это не какая-то ли секта или что-то еще. Некоторые думают, что лучше быть традиционалистом, консерватором по отношению к литургии и богослужению в общем, но некоторые как раз понимают, что быть и консерватором, и традиционалистом означает как раз постоянно обновлять своё личное отношение к церковной традиции. Как говорил митрополит Каллист (Уэр), традиция — это определённая, скажем так, "креативность" и верность к правильной "креативности". Я не могу сказать, что, например, свт. Василий Великий или Иоанн Златоуст не были традиционалистами, но как раз они создали целый чин литургии, разных молитв и так далее… И никто их в этом не обвинял. И они тоже никому не навязывали, что вот "наша литургия", "наша молитва" будут самыми авторитетными, а все остальные должны исчезнуть. Это только со временем так получилось, что именно эти литургии остались у нас более традиционными, благодаря в том числе авторитету и кафедрам этих святителей. Если ещё задуматься о том, что значит литургическое возрождение - это значит личное переживание каждого богослужения. Но когда я говорю "личное" — это может быть и на уровне одного человека, но и на уровне целой общины. Потому что община вокруг одной Чаши, вокруг одного священника имеет свой личный опыт, ритм духовной жизни, и она тоже становится как бы одной личностью уже на другом уровне. И поэтому я думаю, что сначала нужно все эти фобии, все эти предрассудки насчёт литургического возрождения, насчёт обновления богослужения и так далее — всё это нужно сначала убирать из этого дискурса, а потом всё складывать на свои места, и исторически доказывать, что именно так всё было, и всегда так было в церкви.

И у нас нет другого выхода, потому что особенно после середины XV столетия, когда и Константинополь пал, и одновременно с этим начало развиваться книгопечатание, всё как бы затормозилось. Константинополь был очень "креативным" в это отношении. И никто не мог упрекать Константинополь в том, что "почему вы постоянно всё обновляете?" Как раз в этом и была причина русского раскола, ведь в то время, когда русские приняли христианство и православие, в Константинополе было одно богослужение, а через несколько столетий там всё развивалось, а русские думали, что вот так всё и нужно было сохранять. И когда греки упрекали: "почему вы делаете по-другому, не так как мы или как другие православные?", — русские первое, что могли сказать: "Да мы же так приняли от вас!" Проблема в том, что сами греки были более "креативны", более свободно относились к богослужению.

И вот на Балканах, и в том числе в Греческой церкви с середины XV века был, скажем так, определённый застой. Но в конце XIX века, когда те же русские начали изучать рукописи, возникла целая литургическая школа в России в конце XIX - начале XX века. Потом был очень интересный, исторический собор 1917-18 годов. Всё это дало импульс, но он сразу был заторможен революцией и всеми её последствиями. Тем не менее, уже русские эмигранты свободно об этом думали и даже делали определённые шаги в сторону литургического возрождения. И это не потому, что они оказались среди католиков или протестантов, но потому что у них была свобода думать и осуществлять определённые практики и реформы, не имея каких-то ограничений ни со стороны иерархии, ни со сторону государства. Корни этого возрождения уходят далеко в историю Константинопольской церкви, но вот как раз в современной форме они были впервые сформулированы как раз в России. И то, что ставили перед собой богословы собора 1917-18 годов, это было намного более продвинуто, чем, например, II-й Ватиканский собор. Не в смысле отхода от каких-то корней, но в смысле как раз переосмысления, потому что II-ой Ватиканский собор не ставил перед собой цели переосмысления, но как раз реформ без каких-то явственных корней, на которых всё это должно базироваться.

Поэтому я думаю, что литургическое возрождение — это цель существования самой Церкви. И литургия, и причастие всегда призывают нас к духовному обновлению, в том смысле, что мы должны любить больше дух этих богослужений, а не букву. Вот как раз привязанность к букве, конечно, не даёт никому возможности даже думать о возрождении, а привязанность к духу богослужения (при понимании всей эволюции, всех этапов становления нашего богослужения) как раз заставляет нас задуматься. Ведь в периоде жизни одного поколения этого не видно, но на протяжении двух-трех поколений можно увидеть очень даже серьёзные передвижения и изменения, как в лучшую, так и в худшую сторону, то есть все эти перемены всё равно происходят. Нужно только их правильно и целостно направлять. Это нужно изучать, и этого не нужно бояться — как раз для того, чтобы дать правильный вектор этим переменам, потому что они всё равно происходят, только если мы об этом не задумаемся, то они происходят хаотично! И даже если мы на протяжении одного поколения этого не увидим, другие это увидят.

— Я в позапрошлом году был в одном русском монастыре. Не скажу название, но это в Московской области, то есть не в глубинке какой-то, это известный женский монастырь. Начали говорить об Иисусовой молитве, и там сёстры сказали: "ну нет, мы этим не будем заниматься, потому что это может привести к прелести". Я говорю: "вы уже в прелести, раз вы так думаете". То есть желая избежать прелести, они просто ничего не хотят делать: "а вдруг в прелесть попадем." Вот это и есть прелесть - ничего не делать. И, конечно, самому дьяволу это очень выгодно. Нужно делать и, конечно, избегать всяких искушений: и как раз для этого у нас есть и определённые каноны, и мы можем советоваться, можем спрашивать мнения учёных и духовных лиц, монахов и так далее. То есть всё должно происходить по определённому соборному сценарию, но одновременно нужно дать дать Духу Святому дышать в Церкви так, как Он хочет, но не так, как мы Ему иногда приказываем.

— Конечно, во-первых, разнообразие само по себе — это не грех и не беда, и нету в этом ничего такого особенного. Так и было в начале истории церкви, и по законам Баумштарка как раз всё из разнообразия постепенно сходилось к однообразию. Конечно, в современном мире, где люди очень быстро узнают о том, что делают другие, какие тексты используют, как они двигаются по храму, слева направо или справо налево и так далее, — нужно, чтобы этим занимались компетентные люди. И сразу не навязывали какой-то, скажем так, литургический эксперимент, который сам по себе не проблематичен, просто он остаётся на уровне эксперимента. Вот, например, богослужение Студийского монастыря в самом Константинополе, рядом с кафедральным собором Премудрости Божьей, было на самом деле литургическим экспериментом с самого начала, и оно очень-очень быстро распространилось в других монастырях и приходах. Так что в начале XIII столетия один только Софийский собор остался служить по древнему константинопольскому обряду, а все остальные как раз вот впитывали в себя этот литургический эксперимент. Но сами студийские монахи никому этого не навязывали. Они взяли какие-то, скажем так, шаблоны иерусалимского и палестинского обряда, потом наполнили своей гимнографией и так далее. Это был эксперимент. И никто не осудил этих людей за то, что они делают, но они были авторитетами: и Феодор Студит, и Иосиф Исповедник и другие, которые этим занимались — они были авторитетами, в том числе в смысле православия, потому что они сохраняли православную веру и стояли у истоков этого литургического возрождения, и одновременно были монахами-исповедниками, поэтому им доверяли. И этот литургический эксперимент быстро всем понравился, и никто не сомневался, что, может быть, это не от Бога, это какое-то искушение.

Вот, например, в современном мире, недавно канонизировали Софрония Сахарова, известного старца XX века, который тоже в своё время занимался возрождением духовной жизни. И что он мог делать в Великобритании, где не было никаких литургических книг, а в его общине были монахи пяти-шести национальностей? И вот он нашёл такой выход из положения: вместо вечерни и утрени будем читать Иисусову молитву, и только одну литургию будем служить — половину на церковнославянском, половину на греческом, потому что английский язык старец Софроний особо не знал. И вот никто не ставил это под сомнение, хотя некоторое время, да, обсуждали: "а как это возможно?", "а почему это так?" Но потому что он был человек Духа, не то, чтобы никто не сомневался в его выборе, в его решении, но даже другие монастыри, особенно скиты, кельи и так далее взяли этот опыт и у себя внедрили.

"Корни" — это на самом деле не какое-то историческое основание. Вот некоторые, особенно в этот период, когда был коронавирус и так далее, искали в канонах, в исторических и богослужебных источниках какие-то прецеденты: как мы можем причащать людей, а можем ли мы это делать так или сяк. И без какого-то прецедента никто не смел что-то своё новое или, по крайней мере, не своё, но общецерковное региональное предложить, потому что нету у нас этой "креативности", и мы слишком привязаны к каким-то прецедентам. Но Дух Святой работает, дышит в Церкви по-другому. И если человек имеет как бы "прямой канал", и он дышит этим, он живёт этим, и есть печать Духа Святаго в его делании, то может быть не сразу, но быстро разумные и духовные люди увидят, что на самом деле можно этому следовать. Ведь были, например, в церковной истории ситуации, когда что-то внедрялось через какой-то имперский закон или патриаршее распоряжение: "вот с этого момента будете петь или читать так!" И тогда люди имели больше уверенности в авторитете и в решениях церковной иерархии. И я не виновен в том, что сегодняшняя церковная иерархия немного скомпрометирована, и если один митрополит или епископ скажет даже не для всей церкви, а для своей епархии, что "давайте Апостол и Евангелие будем читать на современном русском языке, а не на церковнославянском", то кто-то там скажет, что он протестант, либерал и так далее... Потому что сам авторитет иерархии настолько упал, и в этом не виновны только сами иерархи, хотя есть и их определённая вина (я об этом не буду судить), но есть переосмысление, и сформировался другой менталитет в отношении к клерикализму и к иерархии. И было столько плохих примеров такого литургического возрождения, что если даже будет один хороший пример, то люди поостерегутся следовать этому.

У меня нету решения и рецептов: вот это нужно делать так и так. Я сам иногда по благословению своего епископа совершаю определённые, скажем так, литургические эксперименты: например, крещение вместе с литургией (крещальная литургия) или другие эксперименты, которые, конечно, имеют определённый прецедент в истории, но я их совершаю не потому, что был такой прецедент — это только аргумент для слабоверующих и необразованных, или не очень образованных, но для меня это просто потребность и желание, чтобы вся община участвовала в крещении. Особенно если это взрослый человек, если это португалец или бразилец, который хочет принять Православие, и он сам хочет понять, и община должна понять, что у них новый член, и нужно серьёзно к нему относиться, не соблазнить его и так далее.

— Об этом, конечно, можно долго рассказывать, но вот есть такие общие принципы, которые не то, что мало известны, но в основном в России как-то боятся всё это сдвинуть с места. Например, я никогда не служу утреню вечером, то есть так называемый чин всенощного бдения, который на самом деле никогда не длится всю ночь, и я его не совершаю. Когда я жил и служил в монастыре, конечно, мы там его служили и это продолжалось достаточно времени. Некоторое время я жил и на Афоне, и там это всенощное бдение ещё длиннее. Но на приходах, где нет возможности соблюдать весь этот чин со всеми элементами, не говоря уже о каких-то святоотеческих чтениях, которые тоже должны быть на всенощном бдении, конечно, мы всё это не совершаем. Вечерню совершаем вечером, и сразу после вечерни мы читаем малое повечерие с канонами утрени. Канон — это как раз та часть утрени, которая не говорит о восстании из сна и так далее. То есть всё это можно легко перемещать и на вечер, потому что там другая тематика. А потом, утром, вместо царских псалмов 19-го и 20-го, мы читаем псалмы 1-го часа, которые более уместны и более подходят и по времени, и по тематике. Потом служим весь чин утрени без канонов, потому что уже их читали вечером, и сразу Божественную литургию. Иногда, например, по воскресеньям, если какое-то евангельское зачало просто повторяет другое зачало, которое было пару месяцев назад (может быть, в другом варианте, от Марка или от Матфея), я иногда выбираю другой отрывок, который был в течение недели или будет на другой неделе, и всю проповедь строю именно на этом втором отрывке, который я читаю не по календарю: он более соответствует духовным нуждам нашего прихода. Проповедь всегда читаю сразу после Евангелия.

На церковнославянском почти не служим, употребляем разные русские переводы, особенно для Священного писания и для каких-то молитв. А ектении, поскольку они более, скажем так, славянизированные, потому что и люди так уже привыкли и есть определённый ритм, и я сам их так наизусть выучил, и, должен признаться, что иногда самому нелегко как бы преодолеть себя... Но, например, вместо "живот" сказать "жизнь" — это не так уж и сложно. Была одна женщина, она здесь отдыхала: на две недели приехала в Португалию с мужем. Муж невоцерковленный, он даже не пришёл к нам на службу, а она, оказывается, работала в Софрино, то есть человек, может быть, не из самых воцерковлённых, но всё равно имеет определенное отношение к церкви. И она впервые от меня, молдаванина, узнала, что значит "паки и паки", то есть она столько лет участвовала в богослужении, и она не понимала, что это: "паки и паки". Это москвичка, это не человек из глубинки или какой-то украинец, или казак, или белорус, не говоря уже о молдаванине, или грузин... Так что есть и такая возможность у нас.

Слава Богу, наш владыка доверяет и проверяет, дает определенную свободу. Он сам, живя уже 25 лет здесь на западе Европы, понимает, что это неизбежный процесс, то есть если мы этого не сделаем, то все потеряем. Вот есть пример Франции. Те приходы 20-30-х годов, которые хотя бы частично переходили на службу на французском языке, до сих пор остались, а те, которые сохраняли только церковнославянский язык, почти исчезли, и нет уже этих общин. То есть мы должны немножко ориентироваться, и, может быть, даже этот опыт православной диаспоры (который я заметил и в Соединенных Штатах, где во многих греческих храмах ни одно слова по-гречески, и служат только по-английски) может дать такой толчок и пример: эти приходы живы. Там люди не обманывают себя какой-то ложной статистикой, она ни к чему. Я сам никогда не верил в какую-то статистику по отношению к участию в богослужении, причастия и так далее, но вот мы видим, и каждый священник должен видеть плоды. И Сам Христос в Евангелии говорит, что по плодам можно узнать, хорошее ли дерево или плохое. Вот только смотреть на дерево, но не обращать внимание на плоды, это значит быть просто слепым. И нужно с осторожностью смотреть, где эти плоды и какого они качества.

— Нет, я видел, как это происходит в некоторых общинах, и мне просто немного это не понравилось. И даже наше литургическое пространство особенно не позволяет этого делать. Священник говорит всей общине: "Христос посреди нас!", они все отвечают: "и есть, и будет!", и все к этому сводится, может быть, потому что я монах и люблю тишину, порядок и спокойствие, более такой исихастский подход, и все эти передвижения… Во-первых, я смотрю на цель: что бы это дало? Да, это может быть возрождение какого-то древнего обычая, но я смотрю по плодам: что это даёт? Вот есть пример, как в соседней общине это делают. И что там такого особенного после этого случилось? Да ничего. Многие оттуда приходят к нам, потому что как раз хотят, чтобы все это было спокойнее, но я не осуждаю тех, которые все это совершают, это возрождают. Тем более, что даже в древности все это не было так однозначно. Например, были регионы, где было целование, были регионы, где просто обнимались или давали руку друг другу и так далее. Если бы мы это делали, особенно здесь, где у католиков принято просто здороваться перед причастием, то, может быть, это было бы и слишком экзотично. Но имея в виду, что особенно на больших богослужениях, где много иерархов и так далее, сам епископ народу говорит просто: "Христос посреди нас", "и есть, и будет" вот почему-то я чувствовал, что этого достаточно. Но все равно мы это делаем, всегда делаем. Люди имеют это понимание, что перед исповеданием веры и причастием мы должны осознать, что Христос посреди нас стоит: если по-португальски, то Он "стоит посреди нас". И как раз вот эти слова я и говорю по-португальски, потому что мы какие-то части богослужения служим на румынском, какие-то на русском, какие-то на португальском, а иногда даже и на английском, и на греческом, исходя из членов нашей общины.

— Воспитания.

— Я согласен, и, может быть, среди мирян это чувствуется глубже, нежели чем среди священников, где они как бы по обряду обязаны сделать всё это, но на самом деле не всегда среди них есть любовь. И вот они делают этот обряд, служат, причащаются, но иногда даже борются друг с другом, осуждают и так далее... Если так раскрыть карты, то есть и такое, да, и даже очень часто особенной любви среди священников редко найдешь. И поэтому иногда хочется, чтобы люди как бы чувствовали себя свободно. Если это их освобождает и открывает их сердце, то хорошо, нужно это делать, а если, наоборот, человек предпочитает сконцентрироваться не то чтобы на свои личные отношения только с Богом, невзирая на других, но как бы не хочет, чтобы какой-то человек какими-то формальными обрядами разрушил ту часовую или двухчасовую концентрацию и спокойствие, которые так нелегко даются современному человеку, чтобы на протяжении двух часов остаться сконцентрированным на службе... И получается, что некоторых это раздражает. Но там, где есть определенной воспитанности община, священник постоянно должен объяснять духовный смысл этого обряда, потому что люди очень быстро усваивают обряд, но или искажают, или вообще не понимают смысла обряда. Сам обряд внедрить легко... И вообще, есть такой принцип в богослужении, что внедрить что-то новое в богослужение — это на самом деле очень легко, но потом "отрезать" что-то или убрать оттуда то, что кто-то, может быть, не совсем удачно вложил это намного сложнее. Поэтому внедрить что-то, я думаю, несложно, особенно здесь у нас, в диаспоре, но я потом не знаю, даст ли это, скажем так, нужный результат. Это моё личное мнение.

— Я думаю, что все-таки нужно учитывать и истоки христианства на Руси. Это как раз восхищение перед обрядом. То есть и греки, и даже другие народы приняли крещение, христианство не потому, что были восхищены каким-то обрядом, а потому, что они приняли само христианство как идею, как возрождение. Они приняли Христа, а не то, как Ему служат. Вот на Руси почему-то именно этот ракурс был выбран. Все восхищались византийским богослужением: "вот, значит, здесь правда, здесь истина, этому нужно следовать". Может быть, и в этом есть какое-то объяснение…

На днях был праздник князя Владимира, и так называемого крещения Руси, и я даже ставил себе вопрос: "означает ли крещение князя крещение всего народа?", а "отступничество князя означает сразу и отступничество всего народа?", или ересь князя... То есть все это отождествление преувеличено, и на самом деле глубокая христианизация на Руси, конечно, была, но она была со временем. И вот это восхищение, определенная обрядность и, скажем так, склонность к торжеству всегда была у русских, а греки, хотели или не хотели, от этого освободились: просто турки не давали им уж очень пышно служить, на Балканах ситуация была более или менее похожая, а об арабских патриархатах я уж не говорю. И вот было время, когда именно русские были более свободны, и они захотели строить Третий Рим, и всё, что видели, или по крайней мере думали, что видели их предки, когда сказали Владимиру, что вот "там истина", потому что там "небо на земле", так что даже не само восхищение перед обрядом, а воображение, что, если так было красиво, и они приняли христианство, то значит так и надо... Вот русские очень привязаны к этому.

И ещё один момент. Даже в богословских духовных школах иногда литургическое богословие означает изучение Типикона. Сейчас уже это не совсем так, но особенно в советское время и даже в 90-е, как я помню, считался хорошим литургистом тот, кто знает Типикон. История, разные толкования, не говоря о разных теориях происхождения того или другого обряда, не говоря уже о римской школе (Хуан Матеос, Роберт Тафт и другие): "всё это чепуха, знаешь обряд — ты хороший литургист, не знаешь обряд — ты никакой не литургист". И вот, я думаю, что большинство священников, которые сформировались именно в девяностые годы, еще придерживаются этих мнений, этого восприятия, и это так легко не пройдет.

Потом еще эта боязнь, что повторится ещё раз XVII век и тот никоновский раскол. Я думаю, что это на самом деле нереально: нереально особенно сейчас. Да, был раскол, и в какой-то мере в нем виноваты и греки, и русские князья, которые неоднозначно к этому относились, то есть не только церковная иерархия, а, может быть, и определенные личные качества самого патриарха Никона и Аввакума, и так далее. Нужно отличать личности этих людей от процесса, который должен был состояться. И, на самом деле, если бы это делали каждый век, то в XVII-ом не было бы ничего особенного, но поскольку это не было сделано ни в XIV, ни в XV, ни в XVI веках, а потом, бах, сразу в XVII веке так быстро нужно было подстроиться под греков, тем более, что очень-очень много плохого говорилось о западных изданиях книг в Венеции или в Риме и так далее, а когда начали исправлять книги как раз по этим изданиям, когда все, что приходит из Венеции и из Рима — это по определению плохо, то, конечно, у русских это не так уж легко все прошло.

Но если воспитать людей, что вот, мы пользуемся такой и такой литературой, вот что наши собратья христиане не изобрели, а просто открыли в таких библиотеках, как библиотека Ватикана или Синайская библиотека и так далее, и мы не обязаны все у это них перенимать, они ничего не навязывают нам, просто вот посредством них мы смогли открыть, что вот когда-то было вот так. Почему бы не читать и разные заамвонные молитвы на каждый праздник, почему бы и нет? Стоит ли только смотреть, кто эти молитвы открыл, кто впервые их издал, и если это католик, то "никак нельзя ими пользоваться"?

Нужно определенное воспитание. Если бросать много лет камнями в определенную идею, то, конечно, потом очень сложно к этому подойти. Вот,например, реформа календаря. На самом деле первые, кто захотели и предложили провести календарную реформу — это были как раз русские еще в начале XX века. Потом из-за определенных проблем, из-за того, что Константинополь защищал обновленцев, Московский патриархат не участвовал в той конференции в Константинополе в 1923-м году. Несмотря на это, патриарх Тихон дал указ, чтобы перейти на новый стиль, но потом, когда узнал, что не все перешли на новый стиль, опять перешел на старый. Но затем, за всё время, особенно в 1948 году, потом в 60-ые, 70-ые, 80-ые столько плохого говорилось о новом календаре, были такие упреки и высказывания, что "это ересь" и так далее, что если даже все захотят, и каким-то чудесным образом все откроют для себя, что на самом деле в этом ничего плохого нет, наоборот, все очень логично, все очень правильно вписывается, и легче служить и так далее, — кто уже сможет провести такую реформу после стольких книг, написанных против этого? Нужно внимательно к этому относиться, потому что то, что уже написал, не сможешь легко стереть. Если целыми веками говорили, что католики по определению не могут ничего правильного писать, и всё, что исходит из-под их пера — это однозначно ересь и так далее, то как мы сможем использовать какие-то литургические идеи, чтобы возродить свое богослужение, ведь в XX веке только они этим занимались — другие этим не занимались?

Поэтому нужно очень серьезно и дипломатично к этому относиться. Я сам не сторонник экуменизма в хаотичной и очень безобразной форме, но все-таки нужно учитывать опыт разных церквей, разных христианских общин, и учиться на их ошибках, потому что много ошибок было сделано на протяжении церковной истории. Русская церковь упустила ошибки первого тысячелетия, потому что появилась только в конце первого тысячелетия - начале второго. Но ошибки прошлого нужно учитывать, и если легко к этому подойти, в том числе к проблеме переводов на русский язык и так далее, то нет никаких смущений. Я в своей общине ни от кого не слышал упреков, почему я служу не на церковнославянском, а на русском — наоборот. Но я с ними работаю и их катехизирую. У нас есть постоянные разговоры на эту тему и не только на эту тему, даже меньше на эту тему, чем на другие, а эта тема сама по себе проходит и идёт дальше, потому что она логически встраивается в наше мышление и образ служения. Если только годами совершать такую ошибку: говорить, что церковнославянский — это священный язык, и только на нем можно служить, и не карать каких-то монахов, которые где-то там говорят, что служить на русском языке — это ересь и так далее, то, конечно, можно прийти к ещё более серьезным последствиям. А если сейчас в Русской церкви переводят литургию на чувашский язык и так далее, и это хорошо, об этом пишут на сайте Патриархии, то почему же язык Пушкина или Достоевского недостаточно богат, чтобы переводить на него литургию? То есть это уже не проходит.

— Я вижу эту перспективу, но она будет снизу вверх. Все, что будет сверху вниз, не имеет большой надежды на будущее. Снизу вверх и с пониманием со стороны иерархии. Если какой-то священник делает определенные прорывы, и община следует за ним, и там нет какой-то ереси или неподчинения, но просто люди хотят так молиться, и это им нравится, это их сближает, приближает к Христу, к Церкви, то нужно все это санкционировать и дать людям надежду: "идите дальше, и если кто-то ещё захочет, то имеет мое благословение". Не нужно бояться. А когда, например, какие-то служащие из Патриархии, не сам патриарх и даже не его викарии, а какие-то там рабочие звонят какому-то епископу: "почему вы позволяете в вашей епархии служить так и так?" — то я думаю, что вот по такой линии, конечно, далеко мы не продвинемся.

Был такой принцип, особенно в XI, XII веках, когда Иерусалимский, Антиохийский, Александрийский патриархаты обязывали служить византийские литургии (Иоанна Златоуста, Василия Великого), когда до тех пор они служили литургии Иакова или Марка и так далее, то аргумент был такой: "если вы с императором, то вы должны молиться как император". Этот же аргумент потом использовал и Папа римский, когда местные обряды (галиканские, медиоланские, мосарабские и другие) изымал из богослужебной традиции этих общин и обязывал их служить римским обрядом. Он использовал тот же аргумент: "если вы с Папой, то вы должны молиться как Папа". И получается, что тот же аргумент сейчас действует и в России: "если вы с патриархом или с президентом, то вы должны делать все, как служится именно там". Но нет ни такой возможности, ни потребности, и я думаю, что это даже нехорошо и ни к чему не приведет, если во всех храмах Русской православной церкви будут служить именно как в храме Христа Спасителя, или как в Троице-Сергиевой лавре, или как в других значимых храмах. То есть можно на самом деле быть с патриархом, не служа именно так, как он служит! Потому что он патриарх, и он имеет свою паству и так далее, но он почти не имеет никакого прямого отношения к общине, среди которой я живу. Конечно, он имеет право сказать мне: "ты должен так или так служить", но это не будет разумно с его стороны, если он не учтет проблемы и какие-то местные обычаи или возможности. Так что иерархии должны больше консультироваться со священниками, по-моему, и в этих консультациях приглашать и серьезных ученых, которые, слава Богу, в России сейчас есть. У них разные взгляды, и это тоже хорошо, потому что не может быть всё однозначно — это неконструктивно. Это нужно обсуждать, об этом нужно рассуждать, и даже, может быть, проводить дебаты, чтобы были сторонники и одной, и другой идеи. Это было и в Византии, это было всегда в Православной церкви, это на самом деле явление соборности. Не нужно этого бояться. "Ой, один — сторонник того, тот — другого, они будут сейчас драться" — нет, драться они не будут, если они серьезные ученые, хотя у них и разные взгляды. И не нужно об этом много говорить, а нужно просто ставить их лицом к лицу, а иерархия может уже принимать определенные решения, учитывая в том числе и их мнения.

— К сожалению, в какой-то мере это так, но в этом виновны не сами профаны, а как раз профессионалы. В какой-то мере это так, потому что уровень катехизации и восприятие богослужения конечно не всегда соответствует тому уровню, который должен быть. Церковь — это, конечно, общество, но общество приглашенных, званных. Хотя не нам судить, кто из них избранный. Это сам человек, если хочет вписаться в число избранных, над этим работает: это его личный выбор и его дело. Не наше дело говорить: "ты избранный" или нет. "Экклесия" — от "экколео" ("созывать") — это общество званных. И в этом смысле мы никому не можем сказать: "нет, тебе здесь не место". Мы всех зовем, все званные, или по крайней мере можем сказать: "много званных, но мало избранных". Но это избрание это уже личный выбор каждого человека. Не священник избирает: "ты можешь входить", а "тебе нельзя". Священноначалие должно сделать все, чтобы любой верующий, любой член Православной церкви по крайней мере раз в три недели имел возможность причащаться. Если он этого не хочет, это уже его личный выбор. Но я должен создать такие условия, чтобы каждый крещеный человек имел эту возможность. И, я думаю, что этого не было сделано на общем уровне, хотя я знаю, что многие епископы и священники об этом заботились, и у них это получилось. Об этом не было так громко сказано, и не нужно говорить об этом громко, потому что это, скажем так, интимная жизнь каждой общины.

— Потому что много священников и большинство епископов просто потеряли пульс. Они не знают и не живут той жизнью, которой живут их захожане, которые давно уже не прихожане. Есть и пастыри добрые, и духовные отцы, которым небезразлично, как живет их паства, а есть и просто "агентство религиозных услуг", которому почти все равно, кто там заходит, кто за что платит, лишь бы какой-то доход был, а "не будешь ты, придет другой", и так далее, "не будет крестин, будут похороны", "не будет венчания, будет маслособорование". Что-то там будет, и неважно, что будет, главное, чтобы что-то было.

Есть определенное безразличие и дистанция, потому что священники более или менее общаются с людьми, но епископы напрямую к людям не обращаются, они не разговаривают, они зря носят этот омофор, потому что омофор — это как раз вот паства. Но очень много среди епископов почти всей Православной церкви, а особенно Русской православной церкви, которые немножко или даже очень сильно отдалены от своей паствы. Иногда епископ воспринимается как тот, кто руководит священниками, а уже священники — паствой. То есть сами епископы напрямую никак не связаны с этой паствой, поэтому они и не понимают их болезней, не понимают их проблем, их желаний.

Однако слишком, скажем так, светский подход к организации церковной общины тоже немножко проблематичен, и это видно в том числе, например, в Соединенных Штатах, где Православная церковь имеет какого-то президента. Это обязательно какой-то мирянин, мужчина или женщина, который воспринимает священника как наемника. "Если ты соответствуешь нашим требованиям — ты работаешь, и мы тебе платим зарплату, если нет, то ты не можешь у нас служить". И я знаю такой случай: один священник служил в греческой общине, где был какой-то там президент, который хотел, чтобы еженедельно литургия была не больше одного часа. Священник всячески старался служить литургию за час, но пришел Великий пост, литургия Василия Великого. Если есть 100 причастников, то это никак не успеешь за один час. Его уволили. И другой священник просто никогда больше не служил литургию Василия Великого, даже в Великий пяток, а всегда только литургию Иоанна Златоуста, потому что президент этой общины хотел, чтобы литургия не длилась больше часа. Есть и такие проблемы и риски.

Но в целом, конечно, должно быть сотрудничество и определенное доверие. Вот это уже проблема епископов и священников: почему люди не доверяют своим пастырям? Вот этот вопрос мы должны себе ставить. На самом деле все должно строится именно на этом доверии: я доверяю своему отцу, и в его доме я чувствую себя как в своем личном доме, и я не должен просить: "позволишь мне выпить стакан воды или сходить в туалет и так далее и так далее", потому что это его дом — это и мой дом. Поэтому мы должны больше ставить перед собой вопрос: почему люди потеряли это доверие Было много историй младостарчества... Очень часто говорят об Игнатии Брянчанинове, который говорил, что в современном мире уже нет духовников и хороших пастырей, и нужно только книгами руководствоваться и так далее. В какой-то мере это правильно, но исключить вообще личность пастыря и доверие к нему — это значит разрушить общину и саму церковь, потому что это значит снять омофор со всех епископов. Омофор как раз должен вот это означать, что они носят паству и небезразличны, они готовы оставить 99 овец, чтобы найти заблудшую. Это и есть омофор.

— Да, есть. Я постоянно что-то открываю, но в последнее время я может быть глубже озабочен темой отсутствия диаконов в богослужении, и к каким последствиям все это привело, когда священник обязан читать и повторять одни и те же ектении, а молитвы в большинстве случаев народ не слышит (это не наш случай, потому что мы их читаем во всеуслышание). Но читать и ектении, которые на самом деле принадлежат диакону, и молитвы... А в Римской церкви очень интересно, что там написано: "если нет диакона, то священник выбирает одного мирянина, и тот читает ектении". Потому что на самом деле ектении - это только призывы к молитве. Молитва — это "Господи, помилуй" или "Подай, Господи", а ектения — это только призыв к молитве, и священник этим не должен заниматься. Это как бы падение с более высокого уровня, когда священник должен носить Евангелие, кадить, делать то, делать другое, потому что служение диакона стало более торжественным, и чтобы стать диаконом, нужно учиться в семинарии. Раз учился в семинарии, остаться на всю жизнь диаконом как-то нехорошо, нечем будет кормить семью и так далее. Все это привело к очень серьезным перемещениям акцентов, и об этом очень мало писалось. Об этом еще в XII веке стал задумываться патриарх Константинопольский Лука Хрисоверг, и он в те времена дал 200 земных поклонов священнику, который дерзнул служить без диакона, потому что тогда еще не было ясно, что из того, что принадлежит диакону, священник обязан делать, а что он должен опустить в отсутствии диакона.

Это на самом деле очень интересная тема, и, может быть, со временем и русские, и западные ученые будут об этом больше писать, хотя это тема, которую нелегко изучать, потому что все эти рубрики и типикональные рекомендации не были написаны в древних рукописях, есть только тексты молитв. И реконструировать древний чин так, как некоторые пробовали реконструировать, например, литургию Иакова - это на самом деле очень субъективный подход, потому что у нас нет сведений о том, как служили, и если, например, причащать на литургии Иакова отдельно Телом и Кровью Христа, почему бы это не делать и на литургии Иоанна Златоуста, потому что в X, XI веках это делали на всех литургиях? Просто литургия Иакова как бы заморозилась на том уровне, и больше ее не служили, и о таком способе причащения написано в рукописях литургии Иакова. Но все остальные литургии естественно продолжали свою эволюцию. Если честно говорить, то почти все литургисты уверены, что причастие лжицей появилось как раз в литургии Иакова, потому что это обычай Иерусалимской и Сирийской церквей, а не Константинопольской, а именно там служили литургию Иакова, а не Златоуста. Нужно очень объективно к этому подходить.